«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий
Колумб в погоне за наживой отправился в Индию с востока и по пути неожиданно наткнулся на Америку, и на новый материк завез белую разновидность Гомо Сапиенс, у которой на новом материке не было естественных врагов. Не имея естественных врагов, белая разновидность так расплодилась, что краснокожим аборигенам того же вида – Гомо Сапиенс, осталось место только в резервациях, где их, как в зоопарке, стараются сохранить для поддержания этнического многообразия человечества.
Только, пылкие филантропы, если возникнет у вас желание восстановить справедливость и повернуть колесо истории вспять – будьте реалистами, такое желание может оказаться противоестественным. Теперь уже белая разновидность Гомо Сапиенс на Американском континенте, в Сибири и в Австралии стала коренной.
Таков результат в летописи борьбы за существование.
Стремление человека к познанию и наживе не остановишь, это качество выработалось в ходе эволюции. На какой же вершине поставить групповой памятник отважным землепроходцам, мореплавателям, ученым исследователям, принесшим столько горя человечеству?
Ни один из отважных землепроходцев, ни один из мореплавателей, ни один из ученых исследователей этнографов не принес счастья открытым и изучаемым народам – все географы, некоторые ценой своей жизни, несли и принесли только горе тем, кого они открыли, и несметные богатства тем, кто этих открывателей посылал.
Такова цена прогресса. А это прогресс?
Что такое прогресс? Это появление паровоза, или увеличение числа дней, когда человек радуется, по отношению к числу дней, когда он печалится? Мы жили за крепостной стеной, сквозь которую к нам не могли проникнуть «шпионы и диверсанты», но нам самим было интересно узнать, что происходит за стеной, и мы не таясь – нам в голову не приходило таиться, старались поймать «Голос Америки», но его глушили, и мы почти ничего не знали. Да и надо ли знать? Предки, не подозревающие о возможности потомков пользоваться паровозом, не могли горевать по поводу его отсутствия у них. Но паровоза уже не выбросишь. С появлением паровоза число радостных дней у большинства людей увеличилось или уменьшилось из-за отсутствия возможности пользоваться паровозом? Потом паровоз стал обычен, но появился самолет.
Мы болтали на переменках, в общежитии, по дороге, на свиданиях. В спорах мы искали истину, мы познавали мир. Мы были молодыми, мы были студентами. Сейчас бывают публикации о том, что студенчество было задавлено, что говорили только шёпотом, что кто-то что-то организовывал, и его посадили. Нам повезло – среди нас не оказалось дурака, пытавшегося нас организовать. Почему дурака? Потому что в нашем окружении не было социальной среды для протеста. Она могла бы быть в крестьянстве, но мы были «Страшно далеки от народа», да и в деревне жизнь от уровня военного времени становилась все лучше, а народ живет сегодняшним днем. И мы не организуясь, не призывая к изменению строя, могли болтать о чем угодно.
А сейчас можно призывать к свержению строя?
Грозный, Петр и Сталин тех, кого считали своими врагами, уничтожали нещадно. Звериная жестокость Грозного (Новгород) и Петра (стрельцы) была столь велика, что они в дикой злобе сами участвовали в казнях мнимых и действительных политических противников. Через 200 лет (начало ХХ века) нравы изменились – самодержец сам на курок не нажимал, а еще через 100 лет (сейчас), если политических противников и казнят, то негласно («Новая»№1221—1222).
Ошибочным в теории Маркса было положение о диктатуре пролетариата – оно открывало путь диктатуре одного человека.
Материя существует в движении, а движение это единство и борьба противоположностей.
О том, каким палачом был Сталин (750 000 расстрелянных за один год), можно написать тома – и пишут.
Можно написать тома, и о том сколь своеволен Сталин, как Главнокомандующий, и как Глава государства – и пишут.
Я сообщаю факты, а каков Сталин, пусть читатель решает, и решит, стоит ли забывать героизм народа из-за этого Сталина.
Индустриализацию за «13 лет» сотворил народ, сплоченный в трудовую армию (доля заключенных всего 1,3% – в основном это Воркута, Норильск, Магадан, и не только).
Не о Сталине я пишу – я пишу о Великом Эксперименте.
Культмассовая работа
После избрания в бюро времени стало не хватать, и я забросил занятия боксом. Так до конца института я и занимался общественной работой. После факультетского комсомольского бюро, работал в профкоме института, а потом в комитете комсомола института. Все годы вел секторы культмассовой работы. Занимался организацией культпоходов в театры, организацией самодеятельности, организацией выездных концертов нашей самодеятельности, организацией концертов филармонии в нашем клубе. Познакомился я и с нашей цензурой на самом её низком уровне – всё, что печаталось в СССР типографским способом, должно было визироваться в Гослите, в том числе и пригласительные билеты на вечера самодеятельности, и два экземпляра билета отправлялись для будущих историков во Всесоюзную Книжную Палату.
Как-то приехала в Харьков знаменитейшая, обаятельнейшая, народная Любовь Орлова. Я решил попробовать затащить ее в наш клуб и стал искать пути подхода. Узнал гостиницу и номер комнаты её администратора. В гостинице говорю, что номер администратора Орловой не отвечает. Администратор гостиницы говорит, что он вероятно в таком-то номере. Так я узнал номер, где остановилась Орлова. Стучусь. «Войдите». Вхожу. В громадном номере у окна за круглым столом сидят она и трое мужчин. Сидели они далеко от входной двери. Она встает и подходит ко мне.
Я ей говорю, что денег у нас нет, а послушать ее очень хочется. Она отвечает, что и ей очень хочется встретиться со студентами, но она не уверена, что сумеет выкроить время. Она стояла рядом со мной, и я поразился, что все ее такое привлекательное лицо в результате постоянного наложения профессионального грима покрылось мелкими, мелкими морщинами, уже не видимыми с расстояния в несколько метров. Ей в это время было меньше пятидесяти.
Много лет спустя я разговорился с коллегой по работе, который в студенческие годы тоже занимался в институте культмассовой работой. Им удалось пригласить к себе любимую актрису, и после концерта он ехал с ней в одной машине. Каким-то образом зашел разговор о ее чистом молодом лице, и она поведала, что ей сделали перетяжку, и показала на свою голову. Любознательный молодой шалопай не раздумывал о себе, о своей репутации; его рука самопроизвольно дотронулась до места, где должен был быть шов. Орлова инстинктивно отшатнулась, а затем рассмеялась.
Был еще забавный, но характерный случай, связанный с моим членством в комитете комсомола и профкома института. Было это на пятом курсе. Я до этого, привез от отца отрез очень хорошей шерсти на брюки и теперь пошел с ним в наше институтское ателье. Мастер закройщик-заведующий – все в одном лице – сказал, что отрез слишком мал (1м 5см). С одного метра пяти сантиметров брюки не сошьешь. При этом он ссылался на Ляпунова, на Лагранжа, на теорию сферических оболочек. Ссылки эти мне были не нужны, главное содержалось в отказе взять заказ.
Как-то я сидел в столовой за столом с секретарем парткома. В столовой была отдельная комната для преподавательского состава и членов институтских комитетов партии, профсоюза и комсомола. С секретарем парткома мы были знакомы коротко. Когда я был членом профкома, он был председателем этого профкома, а когда меня избрали в комитет комсомола, его избрали секретарем парткома (офицер, прошел войну). Так что мы сидели и беседовали на общие темы (болтали, если хотите). В это же время, в этой же комнатке сидел и обедал закройщик. Отобедав, он подошел к нашему столу, поздоровался и сказал мне, чтобы я зашел к нему в ателье с отрезом – «Подумаем». Брюки получились отличные.
Организацией культмассовой работы я занимался с удовольствием. Все, кто хотел приобщиться к искусству, имели для этого полную
